logo

М О Я    О С Е Т И Я



ПО ВОСТОКУ

Нагасаки

января  29

– Что же вы не пойдете наверх полюбоваться японскими берегами, они очень близки... Воздух мягок...
Это было сказано моим спутником 25 января, на третий день нашего выхода из Владивостока. Я поспешил надеть шубу, ка­лоши и поднялся на палубу.
К немалому моему изумлению, оказалось, что падал неболь­шой снег и сейчас же таял на палубе судна. Снег этот, как ока­залось, шел все время нашего пути. Дул довольно свежий ве­тер, вздымая волны с белыми гребнями, которые с бессильным рокотом ударялись о бока гиганта-судна и отскакивали снова, шипя is пенясь.
Близко виднелись гористые берега Японии. Горы были по­крыты снегом, и, несмотря на это, темная зелень дерев и лужа­ек, не покрытая еще снегом, местами обозначалась довольно явственно, производя странное впечатление своим контрастом. Бе­рега местами были словно изгрызаны, представляя вид мельчай­ших фиорд. Желтые обрывы берегов местами достаточно ясно - говорили зрителю о глинистом характере почвы, она же места­ми обозначалась довольно явственно на вершинах гор. Кое-где виднелись деревни. Деревни эти, не представляя ничего ориги­нального по внешнему своему виду, маскировались окружаю­щею природою и едва обозначались на зелено-белом пестром фоне зелени и снега.
–  А где же Нагасаки?– спросил я у стоявшего рядом пас­сажира.
–  А вот впереди, за этим поворотом,– показал он  вперед по направлению высоких гор с желтым оттенком вершин.
Впереди стали показываться предместья города. Зашныря­ли какие-то пассажирские легкие пароходы. Справа, на обры­вистом выступе берега, обозначилась маленькая беленькая ба­шенка с группой пристроек – это, как мне объяснили,– маяк... Далее откос того же крутого берега усыпали маленькие япон­ские домики, разбросанные в лирическом беспорядке, без стро­го распланированных симметричных улиц. Но дома такие кро­шечные, маленькие – обыкновенный тип японских построек. Всюду и везде, и справа и слева берега в зелени, насколько это можно разобрать из-под покрова снега. И если нет здесь искус­ственной посадки дерев, то, по крайней мере, ясно видно, с ка­кою рачительностью японцы берегут природную зелень и под­держивают ее существование всячески, не распространяя на нее свой вандализм и не сжигая ее на топливо. Отсюда, вероятно, и тот здоровый воздух–морской воздух, напитанный ароматом хвои,– которым похваляется Япония, привлекая к себе наших страждующих и обремененных.
Характер почвы – тот же суглинок или супесок, судя по желтому оттенку береговых обрывов и небольших площадок плешин на горах. И невзирая на это, откосы этих гор убраны зеленеющими лентами огородов и пашен, раскиданных всюду в виде уступов. Как я убедился впоследствии, огороды эти удоб­рены тонким слоем чернозема.
Пароход наш, издав пронзительный свист своей сиреной, медленно подвигался в бухту, осторожно лавируя между суда­ми, на которых развевались флаги разных национальностей: американские, русские, французские, японские. Особенно кра­сив был громадный американский железный барк с тремя строй­ными высокими мачтами, придающими этим баркам особую оригинальную красу.
Наших военных судов стояло тут только два, остальные были коммерческой компании Шевелева   и   один   Добровольного флота, «Владивосток».
Четверо из моих компаньонов уже связали свои вещи и соб­рались высаживаться. Это были: владивостокский парикмахер,, который пересаживался на американское судно, чтобы попасть на нем через Америку в Париж. Это тот господин, который вы­ражал, как и «кум королю», свое негодование против наших пароходных порядков и сравнивал их с порядками иностранных судов, особенно французских. Чахоточный господин, стремившийся в Японию, как в обетованный край, где найдет исцеле­ние своему недугу, «кум королю», или владелец фрегата, он же чубатый запорожец, который рассчитывал, что его «Котик» сто­ит на рейде, а не в Корее, и четвертый–мясной торговец, тоже бежавший на зиму от владикавказского климата.
В день прихода они тотчас же высадились на берег приис­кивать квартиры, причем один отыскал себе помещение за 45 долларов, а другой за 60 долларов в одну комнату каждый. Таковой оказалась хваленая во Владивостоке нагасакская де­шевизна жизни.
В день прихода я не сходил с судна, так как мне не хоте­лось осматривать незнакомый город без чичероне, каковым вы­звался еще во Владивостоке «кум королю». Ему же еще над­лежало устроиться по своим делам, и уже потом он обещал за­ехать за мной, чтобы показать мне весь Нагасаки со всеми его достопримечательностями, могущими ускользнуть от моей на­блюдательности. Поэтому я удовлетворился тем, что смотрел с палубы на рейд и на город.
Как это всегда бывает, тотчас же после того, как пароход бросил якорь, его окружили японские остроносые джонки с будочками. В этих будочках на этот раз ввиду свежей погоды грелись маленькие очажки, наподобие восточных мангалов; практикуемые японцами как непременная принадлежность до­машнего обихода как зимою, так и летом. Эти мангалки слу­жат не только для согревания своего грешного тела, но и для разогревания чая и раскуривания микроскопических трубочек, которые курят так часто японки и японцы.
И на следующий день я поджидал своего чичероне до 11 ча­сов, но не мог его дождаться. Он, как оказалось, дад волю ши­рокой казацкой натуре и после трехдневного необычного ан­тракта закутил на славу.
Таким образом я прождал бы его и этот день совершенно безуспешно, если бы на пароходе я не встретился с одним зна­комым штурманским офицером с парохода «Хабаровск», который меня, что называется, потащил к себе на судно позавтра­кать.
–  Икру, икру, батюшка, привезли мне из Владивостока да осетринки. Сегодня полакомимся,– соблазнял он меня.
–  Да разве их тут не водится?– спросил я.
–  Какое!.. Тут все это дорогая роскошь.
И я позавтракал в приятной компании «хабаровцев», после чего тот же знакомый повез меня к себе на берег, на квартиру к своей семье, чтобы уже оттуда отправиться целой компанией на дженерикчах осматривать один из знаменитейших храмов Нагасаки.
Жил он в так называемой европейской части города, распо­ложенной ближе к набережной и отличающейся большими зда­ниями и чистотой улиц, множеством самых разнообразных вы-зесок на английском языке, среди которых попадаются и рус­ские, гласящие о гостиницах, или тех же трактирах, под назва­ниями русских городов: Владивосток, Киев, Одесса и т. д.
Семью моего знакомого мы застали за обедом, и я вместе с сопровождавшим нас с парохода подшкипером пошел на бал­кон полюбоваться уличным движением.
Все дома крыты серой черепицей. Внешний вид города – се­рая масса домов. Ничто на этом фоне резко не выделяется ни оригинальностью архитектуры, ни грандиозностью, если не счи­тать двух католических храмов, едва-едва различимых глазу
Японцы-рабочие любят брюки в обтяжку, тогда как китай­цы ходят в широких шароварах.
Преобладание среди рабочих поденщиков женского элемен­та. Признак большой процентности женщин в Японии.

* * *


31 января тоже снег. Но багульник в полном цвету, и рас­пускаются розы без запаху.

* * *


Железнодорожная эпопея, рассказанная пассажиром. Опе­рация Управления с местными купцами по части обмена и по­купки товаров.
Мне приходилось неоднократно слышать хуление пароход­ных порядков на Добровольном флоте и даже приходилось о них читать не раз в газетах. Вот и теперь среди моих сотова­рищей находятся лица, крайне недовольные распорядками на­шего парохода, и они сожалеют, что не могут перейти на фран­цузское или американское судно, чтобы при сравнительно деше­вой плате проехаться с большим покоем и удобствами и воспользоваться посещением иностранными судами всех попутных портов.
Желание, конечно, весьма естественное, но что же выходит: эти господа являются прежде всего нарушителями в принципе тех порядков, которые предъявляют к ним известные требова­ния приличия и благородства в самых ограниченных границах. Явившись не по праву, просто нахрапом, самым беззастенчи­вым образом, как хунхузы, как метко выразился мой приятель «кум королю», из третьего класса и недоплативши за это, они ведут себя до такой степени беззастенчиво, что удивляешься положительному отсутствию у этих людей не только такта, но самого элементарного представления о какой-либо застенчивос­ти. Критикуя пароходные порядки, они забывают, что сами они и некто другие являются нарушителями этих порядков, что, врываясь так нагло и беззастенчиво не по праву в другое, луч­шее помещение, они этим самым делают не только простой про­ступок, но преступление против чужой собственности, нарушая в то же время покой других. Ни просьбы, ни предупреждения старшего офицера ничего не помогают: он их просит водворить­ся в свое помещение, а они, как полноправные, нагло пользу­ются тем, что их не выводят за шиворот. Кроме того, не уважая личности другого, нарушают его покой самым пошлым Раз­говором, который тянется до глубокой ночи, причем разговор этот ведется особым оранием или рычанием, каждое глупое сло­во вызывает у них взрыв не смеха, а дикого крика и восторга. Бравирование цинизмом своих похождений, раскрывание своих гнойных моральных ран на посмешище своих циничных слуша­телей, комментирующих в свою очередь его,– составляет харак­терную черту этого рода господ. Карты и выпивка дополняют еще более это милое времяпровождение. Мне кажется, что в этом кроется тот секрет, который никак не могут разгадать рус­ские туристы на пароходах Добровольного флота. Отчего спут­ники доходят в споре дорогою до ненависти друг к другу? Но если к такому результату доходят сами они, то, каково же тем, которые сразу уже понимают пошлость их разговоров и мизер­ность этих личностей?

* * *


Несмотря на то, что тот же Езаки известен лично всем поч­ти высокопоставленным путешественникам и чуть ли не помнит экипаж знаменитого фрегата Паллады, он, выхоленный, круп­ный, благообразный и разговорчивый старичок, довольно раз­вязный собеседник, ходит все в том же традиционном киримо-не и на деревяшках и без штанов.

Иноса

Об   Иносе во Владивостоке я наслышался как о сказочном уголке Нагасаки.    Про эту загородную    деревушку   говорили столько чудесного, заманчивого и даже писали наши   туристы и моряки, что любопытство мое было возбуждено, конечно,   до крайней степени, и естественно   было мое   страстное   желание взглянуть на этот прелестный уголок Японии, который состав­лял предмет восторженных рассказов русских моряков и русских туристов, ехавших сюда каждогодно по    делам торговли    или полечить свои поврежденные легкие нагасакским  озонирован­ным воздухом полутропического климата. (Далее в рукописи отсутствуют страницы).
           
Иносинский берег не имеет и признака какой бы то ни было благоустроенности. О какой бы то ни было пристани не может быть и речи. Мы прямо ступили на скользкий каменный берег, который над нами возвышался крутым обрывом, поросшим зеленеющими деревьями померанцев и какими-то ползущими дре­весными растениями. Нам надлежало проходить по узкой воз­вышенной тропе из беспорядочно наваленных крупных камней, и каждую минуту нужно было опасаться, чтобы не споткнуть­ся об них и не разбить вдребезги физиономию или не свалиться вовсе и переломить несколько ребер.
И неужели постоянно по этой опасной тропе проходят посе­тители Йносы?– спросил я.
–  Всегда,– сказал наш вожатый.
–  И обходится без членовредительства, особенно ночью    и под сильным хмелем?
–  Не совсем... Но, в общем, дальше трагикомичных случаев путешествия эти не простираются.
Каменная лестница, ведущая в село. Мостовая каменная. Молельня с детьми. Больница русская. Надписи на стенах япон­ских домов ночных гуляк. Здесь почти все знают по-русски. Мальчики, обламывающие ветки цветущих апельсинных де­ревьев. Купленная ветка. Замкнутые трактиры. Кладбище. Па­мятники голландских толеров 43 года. Плиты каменные. Над­писи. Русские могилы с крестами. Часовня с Георгием Побе­доносцем. Могилы японцев с четырехугольными надмогильны­ми камнями с надписями. Перед ними в баночках цветущие ветки багульника поверие в возрождение. Чистота на клад­бищах почитание усопших. Вид с кладбища на маленькую долину, где посеян рис и где красуется хижина. Публичный дом. Обратный путь с Иносы. Ярко-пунцовые розы, пышно цветущие и покрытые еще не растаявшим снегом. Отсутствие запаха в них, как вообще в японских цветах.

Характеристика нагасакской торговли и нищих

В характере всех городов Азии и всего неевропейского Во­стока различается одна общая черта, присущая всем,– это уз­кие улицы. Эта именно особенность характеризует и нагасак­ские улицы, которые имеют более или менее больший простор и большую чистоту в так называемой европейской части горо­да. Сравнительная чистота и опрятность этих улиц может слу­жить, конечно, любому нашего городу примером подражания. Такому состоянию улиц, конечно, немало способствует полиция, которая устроена здесь по системе английских колоний, где, как, например, в Сингапуре, вы найдете полисмена всюду на улицах, и при малейших недоразумениях он является как из-под земли. Только таким образом и при образцовой школе по­лисменов,, относящихся с должным уважением, как мне каза­лось, к личности граждан, им можно создать тот образцовый порядок, который здесь царит и который внушает невольное ува­жение граждан к самим законам, нерушимость которых ог­раждается каждым из них.
Несмотря, однако, на эту узкость улиц, нет оснований опа­саться каких бы то ни было уличных несчастий или беспоряд­ков: давки, излишней крикливой суматохи, несмотря даже на то, что в общем густом уличном движении принимают участие не только женщины, но и дети самых маленьких возрастов, ко­торые нередко тут же на улицах устраивают свои игры без вся­кого даже призора со стороны кого бы то ни было.
Причиной такого положения вещей является главным образом то, что по улицам не видно того беспорядочного бешеного движения, которым почти всегда характеризуются наши улицы с лихачами-извозчиками. Езды на лошади в японских городах совершенно не существует в экипажах, а верхом пришлось мне видеть в течение шестидневного пребывания в Нагасаках по сче­ту три раза: однажды японца, выскочившего с какого-то про­улка на рынок и немало изумившего игравших тут детей, дру­гой раз трех китайцев, проехавших гуськом друг за другом по самой оживленной улице, и в третий раз японского кавалерис­та, по-видимому, гусара, в красном мундире и в синих широ­чайших штанах, что уже совершенно не вязалось с затянутыми кавалерийскими коланами. Хвост лошади был обрезан по об­разцу   английских      лошадей.
Кроме того, дженерикчи бегут с известной    осторожностью.
Отсутствие крика разносчиков и развозчиков товаров. Ни­щие на улицах, их назойливость. Отсутствие таковых в Синга­пуре. Открытая торговля и многочисленность лавок как след­ствие отсутствия пошлин и монополии. По тому же самому от­сутствие крупных торговых фирм и магазинов. Цистерны. В тор­говле участвуют и жены, и дети. Безопасность от воров. Отсут­ствие городских ночных фонарей. Движение по улице горожан с фонарями. Сумрачный вид японцев.

* * *


Временами цепь оживленных открытых лавок вдруг обры­вается какими-либо воротами, за которыми можно видеть ма­ленький дворик, усыпанный галькой, где растут несколько пальм и тропических растений. Двери в дом постоянно закрыты, и весь дом выглядит каким-то мрачным домом заключения или, того лучше, склепом. От него, рядом с этой торговой кипучей жизнью, веет какой-то мертвечиной, могилой. Когда вы спроси­те у вашего дженерикчи, кому принадлежит дом этот, он вам сейчас же ответит, что здесь живет японский господин. Живет здесь какой-нибудь чиновник или другое официальное служа­щее лицо. Но что за мертвечина? С таким точно соответствую­щим выражением скуки, апатии или важности, какою дышит и внешность его обиталища, он появится и на улицу.

Сингапур

11 февраля 1897 года

Бирюзовые воды Китайского моря становились к Сингапуру все зеленее и зеленее, наконец, они приняли совершенно зеле­ный цвет.
На горизонте, окутанные голубою пеленою тумана, справа и слева показались горы островов, которые, чем ближе, тем обо­значались рельефнее, и, наконец, стали видны очертания гро­мадных тропических деревьев-пальм с развесистыми гигантски­ми веерами-листьями.
Воздух сделался нежнее, и стало свободнее дышать. К западу горизонт впереди стал темнеть от грозовых туч. На фоне их в бинокле уже можно было различить высокие столбы голу­бого дыма, поднимавшегося из труб фабрик. То была цель наше­го путешествия – Сингапур. Наконец, показался высокий маяк на груде громадных камней, о которые с шумом разбивались волны, и брызги их доходили, несмотря на сравнительно ти­хую погоду. Площади камней этих хватало настолько, чтобы поставить на ней фундамент маяка и сторожевого дома. Пус­тынен и уныл этот высокий маяк среди вечно шумящих буру­нов! Зато он виден далеко и своим лучезарным оком огня не­сет навстречу мореплавателю ночью радость и спасение от пре­дательских подводных камней, которые, едва приметные глазу днем, тянутся от маяка целою грядою к юго-западу, к едва вид­неющемуся гористому островку. Наконец показался целый лес мачт судов, стоявших на рейде, и потом сразу скрылся за ча­стыми каплями тропического дождя, который полил, как из вед­ра. Дождь здесь не такой утомительно медленный, долгий, как, например, в нашем приморском городе Владивостоке, где про­должительность слезливого неба доводит до положительного от­чаяния обывателя и не только не производит благодатного вли­яния на самую природу, но подвергает хлеба, овощи гниению. Под этим крупным тропическим дождем можно было видеть, как два каких-то катера шли к нам вперегонки: то были лоц­маны, предложившие капитану услуги провести судно в га­вань, давая тем самым понять, что здесь проход на рейд не со­вершенно безопасен. Однако оба лоцмана ошиблись, так как капитан решился сам провести судно, на что, конечно, лоцма­ны, немало изумившись, развели руками, пожали плечами и ретировались обратно под тем же дождем. В данном случае престиж русского моряка был с достоинством поддержан. И не всегда же, в самом деле, быть постоянно во всем необходимом на помочах у иностранцев. Входить в иноземную гавань–брать их лоцмана, чтобы платить им бешеные деньги за какой-нибудь получас времени, тимбировка судна самого незначительного ха­рактера – иди в иностранный, хотя бы тот же японский–и пла­ти опять те же бешеные деньги...
Дождь полил и сразу перестал, окропил природу живитель­ной влагой, и довольно. Открылся рейд и такой громадный, что на нем могут маневрировать свободно все флотилии мира, и с этой стороны невозможна защита его на случай военных опера­ций ни минными заграждениями, ни крейсерством миноносок. Зато теперь, в мирное время, сотни судов разных стран и наций стоят на приволье и не стеснены ничем. И, судя по низменности берегов с севера, где расположен самый город, по открытому совершенно пространству вод на восток и к югу, здесь, на этом пространном рейде, не бывает волнений: здесь нет сильных вет­ров, которые при всех благоприятных от ветров береговых ус­ловиях на владивостокском рейде срывают суда-бронекосцы с якорей и выбрасывают их на отмели берега. Здесь нет этого, по-видимому, иначе при более или менее значительном    ветре стоянка судов была бы положительно невозможна.
Мы бросили якорь вблизи какого-то английского судна, ко­манда которого, когда мы проходили мимо него, почему-то ап­лодировала нам и кричала громко «браво!» Причину такого приветствия можно было единственно объяснить только тем, что, по-видимому, прозорливые сыны Альбиона признали в на­шем громадном трехтрубном судне, как оказалось, больше всех судов на рейде, произведение родной верфи Лондонской, что, ко­нечно, льстило их национальному самолюбию. Бросили якорь в 6 часов вечера. При наступавших сумерках город был с рейда едва приметен, но неоглядная масса судов, рассыпанных по рей­ду, была видна ясно и довольно красноречиво говорила о кипучей торговле Сингапура и об его международном значении на юге Азии, вблизи со всеми тропическими странами мира, где жизнь кипит особым оригинальным   способом...
С наступлением ночи вся эта масса судов заблистала тыся­чами огней. В город я решил ехать утром следующего дня. К 10 часам утра уже был готов свой паровой катер, поджидая же­лающих отправиться в город. Он рейсировал затем в течение дня между пристанью и судном, отвозя и привозя своих пасса­жиров. Я отправился в числе любопытных взглянуть, наконец, на город, о котором я наслышался много чудесного и в то же время неясного от людей, прежде меня побывавших тут.
И вот наш катер тихо пристал к пристани. Вылезая из ка­тера, первый внимательный взгляд мой был обращен к одному господину в белом английском шлеме с подстриженной а '1а Boulange седенькой бородкой, который, колыхаясь на лодке, старательно что-то заносил в свою записную книжку и, взглянув на нас мимолетным пытливым взглядом, снова углубился в свое занятие.
– Это, вероятно, путешественник,– решил я, выходя под на­вес широкой и длинной пристани, глубоко врезавшейся в воды рейда.
Нас было четыре компаньона, и мы решили прежде всего взглянуть на ботанический сад, и предстояло решить вопрос, каким образом: на дженерикчах или же в наемной четырехмест­ной карете? Как те, так и другие стояли тут же, у пристани, массой. Тип экипажей дженерикчей точно такой же, как и в Японии, с тою только разницей, что в Нагасаках, например, дженерикчи более легонькие и одноместные, тогда как в Син­гапуре они двухместные и возятся исключительно полуголыми китайцами. Возчики, как и в Японии, отличаются крайнею на­зойливостью и неимоверным запрашиванием  провозной платы, невзирая на установленную таксу. Такую назойливость они вы­казывают особенно к европейцам. Каретниками являются здесь почти исключительно малайцы. Кареты легонькие, подвижные, почти совершенно открытые с боков для свободного тока воз­духа и запряжены маленькими, но красивыми лошадками мест­ной породы в одну лошадь. В редких случаях попадают возни­цы-англичане, кареты которых, запряженные парой дышловых крупных английских лошадей и больше, с высоким сидением. Возница сам одет в ливрею и с высокой шляпой, обшитой галу­нами, и с английским бичом, тогда как малайцы одеты все в свои пестрые национальные костюмы и сидят на низких сиде­ниях.

* * *


Но так как мы в Нагасаках ездили уже на дженерикчах, а карет таких биржевых вовсе нам не приходилось даже видеть, то и порешили нанять карету за два доллара на целые сутки с тем, однако, чтобы количество верст, проезженных на нем, не превышало пятнадцати. Тем не менее, в конце концов оказа­лось, что мы проездили на нем около шести верст и все-таки должны были уплатить установленную плату.
Но так как лошадка в нанятой карете оказалась слишком малорослой и, как мне показалось, к тому же запаленною, то я и высказал некоторый протест против найма этой кареты, уверяя своих сотоварищей, что она нас не только не свезет до ботани­ческого сада, отстоящего от города около двух с половиной верст, но положительно не сдвинет нас с места. Но товарищи оказа­лись менее сердобольными и почти силою водворили меня в ка­рету, и все уселись. Возница вскочил на свое место, резко хлоп­нул своим бичом, и маленькая невзрачная лошаденка преобразилась. Она разом двинула карету, которая глухо зарокотала по гладкой, как стол, мостовой, и понесла нас по оживленным улицам Сингапура к ботаническому саду. Я никогда не видел ничего подобного по своей оригинальной пестроте среди дивной декорации роскошной тропической растительности,– конечно, моему восторженному созерцанию не было пределов.
Громадные дома своеобразной архитектуры на себя обраща­ли не столько любопытного внимания, как это движение разно­образного народа. Полуголые дженерикчи-китайцы плавно, как на пружинах, рысили с своими двухместными экипажами, бес­шумно лавируя между встречными каретами и пешеходами. Вре­менами мелькали кареты и более солидной величины, запря­женные более рослыми лошадьми английской породы, в кото­рых сидели  англичанки  или    разряженные англичане в своих шлемах и в белых пиджаках, наглухо застегнутых. Мелькали полуголые индийцы с бронзовым отливом сухопарого, но строй­ного тела. Временами ярко-малиновый цвет их головного убо­ра-чалмы, красиво перевязанной, или высокой фески без кисти – придавали еще большую пестроту всей этой феерической кар­тине, обставленной всюду пышной декорацией тропических ра­стений в таких разнообразнейших формах и видах, что наши по­знания в ботанике были бессильны определить их названия.
Вот какая-то зеленеющая площадка с какою-то колонною, не то памятником, напротив нее красуется громадная надпись на белом длиннейшем здании, фронтоны которого выступают вперед в нескольких местах с тою же надписью «Hotel de Euгоре». Перед этим отелем тянется такая же зеленеющая лужай­ка, окаймленная какими-то тропическими деревьями. Далее про­тянулась улица, справа и слева торговля. Тут китайцы и инду­сы. Преимущественно китайцы. Они господствуют и в неевро­пейских частях города. Индусы или малайцы слабее их и реже проявляют свою деятельность в торговле. Кроме того, почти во­все отсутствует самостоятельность индусов, их корпоративный характер, как это замечается у китайцев, которые всегда и вез­де держатся скученных обществ и стараются быть ближе друг к другу. Не то индусы. Они рассеяны между китайцами и об­наруживают далеко не ту способность к торговле, как китайцы. Все полисмены – индусы. Громадного роста, в громадных се­рых чалмах, в куртках желтоватого цвета и в таких же шаро­варах, плотно охватывающих их икры, и в башмаках, они очень красивы и статны, а их закрученные черные бороды, концы ко­торых забраны за уши, придают им еще большую оригиналь­ность. Они всюду и везде мелькают с своими болтающимися на поясе тесаками, на всех перекрестках можно видеть их фигуры, зорко следящие за происходящим вокруг их.
Вот потянулись фруктовые ряды. Бананы в зеленом виде ви­сят целыми ветками, и в каждой ветке фунтов по 20 – 30 и бо­лее.

Коломбо

Если рейд Сингапурский стоит почти в открытом океане, ни­чем не защищенный с востока и юга, и только на западе он за­крыт узким проходом между каким-то островом и материком, причем с обеих сторон зияют жерла осадных орудий,– то рейд в Коломбо находится на совершенно открытом месте и не име­ет решительно никаких природных закрытий. Еще незакончен­ный мол ограждает скучившиеся здесь суда от океанской зыби, которая, ударяясь о мол, брызжет вертикально на значитель­ную высоту. Мол в окончательном виде, по словам лоцмана-ан­гличанина, вводившего наше судно в узкий проход рейда, где приходилось ему лавировать между массой разнообразнейших судов, будет стоить до пятидесяти миллионов долларов, глуби­на воды в районе мола – от 30 до 40 футов.
Город с моря не производит буквально никакого эффекта, а виднеющиеся на первом плане дома вдоль совершенно низмен­ного берега производят впечатление наших казарм по своей архитектуре, по белой окраске стен и красным крышам. Это те дома, которые видны на первых порах, там дальше город то­нет в роскошном безыскусственном саду, лесе бананов и пальм; кое-где возвышаются из гущи зелени высокие шпицы католи­ческих и протестантских храмов с своей характерной архитек­турой или купола мусульманских мечетей. Больше ничего нель­зя разглядеть сквозь эту непроницаемую гущину тропической зелени, но инстинктивно чувствуется, что там, под сенью этой зелени, кипит оригинальная жизнь чудного города, который ин­дийская фантазия облекла в ореол какой-то таинственности и святости. Там красоты той природы, которую обессмертила по­эзия Магабгараты в своем «Наль и Дамаянти» и на лоне ко­торой проповедовал величайший философ и законодатель мира Будда, с именем которого связана история Цейлона, этого зем­ного рая, куда стремятся все туристы мира, чтобы взглянуть на феерическую, сказочную природу, подышать чудным воздухом и взглянуть на интересный народ.

* * *


Берега Цейлона близ Коломбо с моря не из живописных: они замечательно отлоги, но зато ближе к городу тропическая растительность делается богаче и гуще. Наконец, этот густой лес пальм, бананов, бамбука, хлебного дерева покрывает весь отлогий берег.
В глуби острова взор может разглядеть за сизым легким туманом силуэт высокой горы – это та гора близ священного города Кенди, куда поклонники Будды совершают временами свое паломничество, куда восходил великий философ-законода­тель. К сожалению, за коротким пребыванием в Колом­бо мне не удалось побывать там, хотя Кенди отстоит от Колом­бо на четырехчасовой езде по железной дороге.
Близ мола нас встретили английские лоцманы, один из ко­торых был взят и ввел нас в узкий проход мола. Другой его со­товарищ оказался словоохотлив и сообщил нам последние по­литические новости о том, что происходила бомбардировка Крита русскими, французскими и немецкими судами вследствие то­го, что инсургенты напали на их консульства, что после корот­кой бомбардировки города греческий флаг был опущен. Пове­дал нам, что мол еще не окончен своей постройкой, что он ох­ватит собой значительно больший район и что стоить будет в окончательном виде что-то около 50 миллионов рупий.
Поездку на берег я отложил до утра, так как якорь был бро­шен тогда, когда огни были зажжены и видная небольшая часть города исчезла во мгле южной ночи. Наутро наш пароход окру­жила масса туземных индийских шлюпок и лодок, предлагав­ших услуги перевезти на берег. Шлюпки эти не имеют ничего общего со шлюпками, виденными до сих пор в других портах. Да их и этим именем нельзя назвать, а скорее какими-то долбянками самого оригинального свойства. Представьте себе на­сквозь выдолбленную четырехгранную лесину высотою прибли­зительно в аршин, а шириною около ?. Длина этой лесины около трех сажен. Заостренная по концам лесина эта закрепля­ется к нижней своей части, состоящей из круглого кусочка брев­на, тоже выдолбленного в виде корыта и составляющего про­должение первого и нижнее основание этой оригинальной шлюп­ки. Таким образом устроенная шлюпка может вмещать двух седоков при двух гребцах-кули, причем сидение настолько уз­ко, что нельзя сидеть рядом, а визави могут вмещаться только ноги; гребцы размещаются один на носу, другой на корме, и каждый вооружен одним веслом, причем один из них играет роль и рулевого. Но в таком состоянии шлюпка вследствие сво­ей узкости и сравнительно высокому поставу центра тяжести может очень легко кувырнуться, и поэтому, чтобы этого не слу­чилось, от сидений идут две палки, прикрепленные веревкой, в одну сторону имеющую небольшой загиб вниз, и к концу их привязывается лодкообразная круглая деревяшка с заостренны­ми концами, напоминающая по форме нижнюю часть шлюпки, но значительно меньше по величине. С этим придатком, плыву­щим нераздельно с выдолбленною главною частью, шлюпка приобретает такую устойчивость, что на ней рыболовы-индийцы пускаются под парусами в открытый океан, не опасаясь урага­нов. Как мне рассказывали, это тип пиратских лодок, которые настолько быстроходны, что при благоприятных условиях пира­ты легко обгоняли паровые суда, которые они намечали как до­бычу. Но при всех этих положительных качествах их как-то странно и дико смотреть, что этот первобытный тип еще колы­хается на волнах рядом с паровыми катерами и более удобны­ми гребными лодками.
Неудобства этой шлюпки по внешнему виду показались мне столь непривлекательными, что я даже не соблазнился ориги­нальными ощущениями туриста и не поехал на ней на пристань, а взял лодку европейского типа и на ней высадился на пристань Коломбо.
На пристани первыми меня встретили два индийца (меня­лы) с предложением на ломаном русском языке своих услуг в качестве проводников, причем один из них мне сунул чью-то карточку, на которой какой-то русский рекомендовал владетеля этой карточки как добросовестного и знающего проводника. Я уговорил его сопровождать меня до 12 часов за две рупии. Прежде всего я направился с ним на почту сдать письма.
На первых порах я не был охвачен городским шумом и га­мом движущегося народа, назойливыми предложениями дженерикчей и возниц, как в Сингапуре, где пристань выходит на са­мую оживленную часть города, где возвышаются самые боль­шие капитальные постройки крупных торговых фирм и прави­тельственных учреждений. Здесь, сделав несколько шагов по гладкой, усыпанной кирпично-красного цвета песком дороге, мы тоже очутились на площади перед губернаторским домом, громадный и красивый корпус которого кокетливо выглядывал из-за гигантских пальм и других каких-то дерев, усыпанных красными и желтыми цветами, напоявших воздух нежным аро­матом. Напротив, через улицу тянулись громадные белые камен­ные здания, и в этом-то ряду был почтамт. Почтамт здесь луч­ше, обширнее, грандиознее, чем в Сингапуре. Высокие потолки, открытость с улицы, обилие чистого воздуха, обилие света и ни признака какого бы то ни было зловония. Я тотчас же отдал свое письмо и отправился смотреть город. По выходе на улицу тут как из-под земли вдруг окружили меня нищие. Но что это за уроды!

* * *


Нищие в Коломбо. Уродство их. Отсутствие их в Сингапуре. И это перед губернаторским домом. Полиция не отгоняет их. Нищенство, попрошайничество в обычае вообще у индусов, как и у наших цыган. Нищенство во имя католичества, как во Вла­дивостоке во имя православия у корейцев. Предложение буке­тов, цветов, пахучих листьев и кореньев. Зазывание продавцов на базаре во имя того же католичества.

* * *

   
Наняв открытую колясочку за полрупии в час, я поехал ос­матривать город в течение того короткого срока, который    мы там находились. Характер внешней жизни города несколько иной, чем в Сингапуре уже потому, что здесь совершенно отсут­ствует китайский элемент, который везде и всюду вносит свою оригинальную физиономию, присущую этой народности. Скучи­ваясь всегда и производя торговлю всегда компаниями, китай­цы в Сингапуре занимают целые торговые ряды и кварталы. Но к тому же распределение как частных домов, так и торговых, тут несколько иное, чем в Сингапуре. Там они по возможности скучиваются и распределены непрерывными рядами, образуя сплошные, очень часто узкие улицы наподобие нагасакских, при­чем и самые дома по внешнему их типу значительно напомина­ют нагасакские: все почти двухэтажные, причем внизу происхо­дит торговля. Выкрашены преимущественно в голубой цвет, а решетчатые ставни в зеленый. Здесь дома двухэтажные, кроме казенных присутственных мест и отелей, встречаются весьма редко, и, кроме того, распределение не только частных домов, но и торговых идет маленькими группами, а чаще всего отдель­ными домами, окруженными со всех сторон теми же развесис­тыми пальмами и другими разнообразнейшими деревьями, по­крытыми то кровяно-красными цветами, то ярко-желтыми, то голубыми при самых разнообразных листьях и формах.
Величина домов англичан при этом приспособлена так, что­бы они не выходили за высоту дерев, дающих тень и прохла­ду,– поэтому естественный характер построек в один этаж. Та­кие домишки живописно ютятся под сенью цветущих и ароматных дерев в безыскусственном общем саду, не распланированном по строгой системе культурного садовника, но не имеющего ничего себе подобного по роскоши своей, пестроте и богатству растительности, дающей и сень, и аромат его владельцу. Ра­стительность эта так изолирует частные дома, что они пред­ставляют собой совершенно обособленный мир, куда не доходит ни шум города, ни жаркие лучи южного солнца. Это какие-то идеальные дачи, где владелец находит себе желанный по­кой и мир. Да и откуда взяться этому шуму, когда рессорные одиночные экипажи катятся бесшумно по гладким кирпично-красного цвета улицам, не раздаются отвратительные выкрики разносчиков или пьяного люда. Тут везде и всюду увидишь по­лисмена, – везде и всюду тот же порядок, как и в Синга­пуре.
Имея низменный характер, покрытая обильно раститель­ностью, местность, на которой расположен город, в первона­чальное время имела болотистый характер, и можно было по­селиться здесь только при предприимчивости англичан, тем бо­лее что место не представляет собою решительно живописного, и береговая линия не имеет и признака природной бухты. А между тем на этой местности основался такой чудный город, как Коломбо. Местность высушена, причем не прибегали к ван­дальской порубке дерев – этих хранителей влаги, а дрениро­вали почву путем канализации и рытьем резервуаров для из­лишка воды, отчего теперь среди города можно видеть громад­ные пруды, в которые стекает излишняя вода и которые в то же время служат источником влаги, так необходимой здесь. Эти пруды, окаймленные тою же богатою растительностью, всегда оживлены: по ним шныряют во все стороны и лодки, и малень­кие паровые катера – катаются или переправляются на дру­гой берег, временами в них полощутся чернотелые дети инду­сов, не оскорбляя ничьего чувства приличия и порядка. В об­щем, тут администрация города избегает совершенно скученно­сти населения, что значительно ухудшало бы качество воздуха.
Водоснабжение города, как в Нагасаки и Сингапуре, из фонтанов, проведенных из главного водопровода. Каждый нуж­дающийся в свежей воде может нацедить таковую из фонтанов, стоящих в виде чугунных тумб на всех перекрестках улиц.
Нищенство. В Коломбо оно проявилось в большей форме, чем, например, в Нагасаках. Здесь, как и там, ваш экипаж – едете ли вы на дженерикче или в экипаже – или идете пешком, вас нагоняют справа малолетние дети и жадно выпрашивают у вас монету. При этом нагасакские нищие оказываются все профессиональные, которые выпрашивают в силу необходимо­сти и не преследуются полицией, как и в Коломбо, но в Колом­бо нищенство имеет несколько иной характер. Тут просят, пре­следуя ваш экипаж, просто из привычки, из любви к искусству клянчить. В числе этих просителей попадаются вовсе не нищие какие-нибудь, изможденные нуждой, а здоровые, жизнерадост­ные. Эти попрошайки появляются отовсюду, выскакивают из воды совершенно голые, если они по лицу заметили, что вы ино­странец, и преследуют вас с удивительной назойливостью. Од­нажды при подобном случае мой спутник не мог выдержать и восторженно воскликнул:
– Смотрите, что за красавец!
И действительно, за нами бежал юноша лет 17, совершенно голый, замечательно красивый. Он выпрашивал, улыбаясь, буд­то процесс этот совершал как по долгу, а не по нужде. Вооб­ще попрошайничество здесь имеет тот характер, который имеет везде, всюду, где есть цыгане, которые суть ближайшие отпрыс­ки тех же индийцев со всеми их народными характерными осо­бенностями.
Мнение Елисеева относительно преданности белому царю от Египта до Индии. Насколько вероятно это мнение. Молитва за белого царя паломников-хаджей на итальянском пароходе по Красному морю.

К сингапурским впечатлениям

Страсть к ярким цветам, по-видимому, в этих тропиках до­ходит до того, что даже китайцы, эти враги всего яркого, пест­рого (они преимущественно надевают черные и темно-синие цве­та), заплетают в свои косы ярко-красные нитки, как украшение и продолжение кос, которые в этом последнем случае достига­ют чуть ли не до самой земли.
Та типичная особенность, которая за границей сразу броса­ется в глаза и по которой узнают нас по первому же взгляду, еще не определена нашими туристами. Не говоря уже о свое­образном покрое платья, русский человек, если он придаст се­бе самый утонченный вид изысканного джентльмена и наденет все, начиная от шлема до белых парусиновых башмаков, возь­мет в зубы самую лучшую и здоровенную сигару, в английском городе его узнают с одного беглого взгляда и спросят с полу­улыбкой, русский ли он? Значит, мы носим на себе какую-ни­будь национальную печать, но какую именно?..
Являюсь я на почту. Полисмен-индус вскинул на меня во­просительный взгляд и спросил:
–  Russe?– Я утвердительно кивнул головой.
–  Mark?–Я повторил тот же жест. Он взял из рук моих письмо, протолкнулся через густую толпу манз  и     малайцев, сгустившуюся у стойки, отделявшей публику от    присутствия, где мелькали и китайские и индусские лица, и бросил письмо на весы, потом взял доллар и, подавая его китайцу, продавав­шему марки, потребовал от него одну марку, которую тот не­медля и выдал, передав ему же сдачи новенькими блестящими серебряными пятицентовыми монетами.    Полисмен    всыпал их мне в руки, а письмо с наклеенной маркой вручил мне. Потом подвел к ящику, где   опускают простую    корреспонденцию,    и приоткрыл его. Я опустил письмо. Все этс былс делом пяти-де-сяти минут в городе, где незнаком язык.
А у нас?– сейчас же задал я себе вопрос, выходя из поч­тамта на улицу, кипевшую пестрой толпой разных племен, как з волшебной феерии.
Или еще. Два каких-то полуголых туземца, малаец и китаец, о чем-то начинают спорить, горячо жестикулируя. Около них начинает образовывался кружок любопытных, который растет с неимоверною быстротою, как это бывает в больших многолюдных городах, а в восточных в особенности. Как из-под земли появляется спокойная фигура полисмена, и, внимательно вы­слушав «сущность дела», он спокойно же объясняет им что-то, и спорщики примирены, и толпа расходится. И тут, в этом мно­голюдном городе, где учащенно повторяются неизбежно случаи, когда полисменам приходится входить в свою роль вершителей уличных «недоразумений», вы не увидите никогда, как и в Япо­нии, чтобы кто-нибудь кого-нибудь тащил в кутузку силой, а тем паче волок бы по земле за ноги или косу, как собаку за хвост, избивая несчастную жертву и руками, и ногами, как это часто случалось мне видеть во Владивостоке.
Мне кажется, такая сцена вызвала бы неудержимое негодование не только просвещенных англичан, но и диких малайцев. Но общая машина порядка настолько идет регулярно, столь хорошо поставлена, что немыслимы подобные дикие сцены са­моуправства. При таких именно порядках и вызывается уваже­ние к ним, а не затаенное озлобление, которое зачастую может переходить в бессильную, открытую злобу.

Продуктовый базар

 (овощной ряд)

Он выстроен на берегу бухты под громадным куполообраз­ным сводом, который поддерживается железными столбами. Посередине красуется фонтан с фигурою женщины на высоком пьедестале и с дельфинами, изрыгающими из пасти воду. Тут, под этим громадным круглым сводом, открытым со всех сторон для тока воздуха, на бетонном полу расположены деревянные лавки овощного ряда торговцев-манз. Рыба расставлена на на­клонных мраморных лавках, которые временами поливаются во­дою, которая, стекая отсюда, идет по желобам… (Далее в рукописи пропуск).

Однако наступают сумерки, и бешеное движение значитель­но утихает и уже продолжается деловое шатание торгового люда. Индийцы здесь задавлены массой китайцев, которые явля­ются здесь почти господами торгового мира. Их почти не видно в магазинах, да и то теряются в массе китайцев, не составляя особенной группы, обособленной от других. Чаще всего их мож­но видеть в качестве менял.
Общее впечатление,   производимое   индийцами по внешнос­ти,– это кроткое, добродушное выражение.

* * *


Французская пароходная компания «Messagerie Maritime» совершает рейсы из Японии в Америку, Австралии, береговые порты Европы, по всей Африке, включая Колонии Франции, и по всему востоку Азии.