logo

М О Я    О С Е Т И Я



ОБЕД С ПРЕЛЮДИЕЙ
(Из прошлого)

Петр Петрович Коровенко стоял приблизительно минут де­сять над пробной чашкой и тихо, сочно, истово прихлебывал сол­датский борщ, заедая его рассыпчатой гречневой кашей...
Он только что осматривал часть и остался смотром очень до­волен, хотя весь смотр состоял в том, что он прошелся по фронту грузными шагами, произнося мимоходом какие-то слова, лишь походившие на членораздельные звуки, причем шедший петуш­ком сзади него адъютант заботливо что-то заносил в свою запис­ную книжку. Солдаты смотрели на него, словно бы хотели его съесть глазами, по уставу, и вытягивались пред ним так рачи­тельно, что у них тряслись поджилки, в коленях знобило и дух занимался. Наконец, пройдя весь фронт, он проговорил довольно внятно.
–   Спасибо, ребята! Молодцы!
–  Рады стараться, ваше пррство-о-о! – ответили сотни здо­ровых, голосистых солдатских глоток.
Затем он обратился к командиру части.
–  Распустите их, Михаил Черноморович!
На это последний, низенький  геморроидальный человечек с длинной русой бородой поспешил распорядиться бодрящим голо­сом, показывавшим, что начальство довольно.
– Марш в казармы!.. Бегом!..
Фронт вздрогнул, и солдаты пустились весело в казармы, пе­регоняя друг друга с вскриками, взвизгами и сдержанным хохо­том...
После этого Петр Петрович направился в кухню для пробы пищи в сопровождении командира части и всех ее офицеров.
Кухня была начисто вымыта, выскоблена и прибрана. Каше­вар и хлебопек блистали своими белыми колпаками и передника­ми. Дежурный встретил Петра Петровича с подобающим подход­цем по всем правилам фронтовой выправки, отрапортовав ему о благополучном состоянии кухни и о том, сколько кладено в ко­тел, сколько состоит на котле. Выпалив свой рапорт одним ду­хом, дежурный бомбардир сделал одной ногой шаг в сторону, приставил к ней другую и замер в этой позе, чтобы пропустить начальство к пробной порции.
Петр Петрович, поздоровавшись с дежурным кашеваром и хлебопеком, направился к столу, начисто вымытому и выскоблен­ному, на котором на деревянном подносе поставлена была для пробной порции фаянсовая миска с ручкой, походившая на ка­кую-то подозрительную посудину, чашка с кашей, краюха сол­датского хлеба, графин красного густого солдатского квасу и оп­рокинутая деревянная ложка.
– Ну, покажи свое искусство,– сказал Петр Петрович, обра­щаясь к кашевару,– дай мне попробовать, что ты готовишь своим товарищам!..
Кашевар словно ждал этого момента. Он вздрогнул и момен­тально снял крышку с котла, в то время как хлебопек поднес к котлу пустую миску на деревянном подносе, или, говоря проще,, дощечке. Кашевар запустил черпательную ложку в котел, поме­шал раза два в котле и потом одним ловким вольтом ложкой за­черпнул из подходящей глубины его такой навар, который не по­казался бы Петру Петровичу, как лицу, инспектирующему часть,, слишком жирным и слишком пресным: словом, чтобы было все­го в «плепорции» – и кусочек говядинки, взятой артельщиком на сей день очень наварной, и перцу, и листу, и картошек, и всей той смеси, которую полагается класть в солдатский борщ... За­черпнув таким образом борщ, кашевар одной ложкой наполнил миску, а хлебопек поставил ее, полную уже, на стол пред Петром Петровичем,  который как  бы плотоядными глазами следил за процессом наливания пробной порции, сделав  снисходительное предупреждение:
– Ты, братец, мне не лукавь!..
И вот он уже стоит над этой пробной порцией около десяти минут...
Петру Петровичу всегда нравился солдатский борщ с его ост­рыми специями в виде солидной дозы перцу, лаврового листу и луку. Он с особенным удовольствием, как бы к священнодействию, приступал к солдатской пробной порции, отведывая при этом в. достаточном количестве и хлеба, хорошо пропеченного, и квасу,, густо наваренного. За то ко дню его смотров все это приготовля­лось доброкачественнее и в достаточном количестве, так как ко­мандиры частей уже этим самым обеспечивали за собой главный успех.
Человек с громадным аппетитом, к чему располагала его груз­ная, объемистая фигура с сорокаведерным животом и с жирной, со складками шеей,– Петр Петрович ел всегда, что называется, с чувством, с толком, с расстановкой, будто в этом процессе едения заключался весь его культ поклонения. В этом он находил все блаженство своему разжиревшему, дряблому организму, ус­тавшему в безумных оргиях минувших дней молодости, проведен­ной с такой помпой, которой долго не забудут не только его со­бутыльники, эти последние могикане патриархальной захолуст­ной жизни служащего элемента, но и вся обширная область, по которой были разбросаны подведомственные ему части...
Теперь он похвалил только солдатский борщ и кашу.
–  Да, квас хорош,– сказал Петр Петрович, запивая все это третьим стаканом квасу и отрыгиваясь довольно громко. Потом он стал лениво снимать свой шарф. Заметя это, Михаил Черноморович протелеграфировал что-то в сторону дежурного по кухне, тот смекнул, в чем дело, и с каким-то азартом бросился к Петру Петровичу, как нечто священное принял превосходительный шарф и, держа его осторожно в руках, словно бы    опасаясь разбить хрупкую вещь, стал на свое место... А Петр Петрович продолжал «пробу»... Офицерство стояло позади в беспорядочной группе, в нетерпеливом ожидании, мучимое разными мыслями по поводу совершающегося события или просто по поводу своих танталовых, мук при этой «пробе». Было тихо: слышно было только мерное чавканье Петра Петровича, бульканье падавших обратно в мис­ку с ложки капель борща, да об стекло окна билась и гудела какая-то большая муха...
–  Ишь, его расперло,– думал капитан Горюнин, смотря на широчайшую спину Петра Петровича, слегка наклонившегося над миской,– словно бегемот какой... Уплетает, словно бы бог знает, какое трудное дело совершил!.. Обошел фронт и даже не загля­нул в ранцы, не расспросил толком, кто изобижен из малых сил недодачей, обсчетом, несправедливостью...  Вот сколько лет уж ездит к нам, а все обстоит благополучно, тогда как на наших гла­зах совершаются вопиющие безобразия!.. И на этой мысли вдруг его оборвал внутренний голос: Ну, а что же ты сам-то, глядя на эти безобразия, молчишь, как рыба, тем более, что сам порою бываешь страдательным лицом и по самой профессии являешься защитником «сих малых»?.. И как бы в ответ на это Горюнов продолжал думать: – Я уж и так навлек неудовольствие своими вылазками, да не проймешь этих толстокожих бегемотов... Прать против рожна... Да и жрать надо... Семья!.. И какая-то краска не то от стыда, не то от другого чувства, залила его побледнев­шее лицо, и он переменил позу, опустив одну руку на рукоять шашки, а другую заложив за борт мундира...
Совершенно иначе думал поручик Взизимов. У него текли слюнки от аромата приправы солдатского борща и от сочного причмокивания Петра Петровича.
– Эх, кабы теперь пропустить одну-другую, да этих борщей, да всхрапнуть – важное дело было бы!..
И в это время, как бы встревоженный этою заманчивою мыс­лью, его желудок издал сердитый рокот так внятно, что он гля­нул боязливо в сторону «начальства» – не услышал ли... Но ока­залось, что только вечно веселый подпоручик Финтифлюшкин, которого почему-то еще, к великому его огорчению, называли «Фендриком», глянул на него с усмешкой и скорчил мину, чуть не фыркнув на всю кухню, чем, конечно, нарушил бы общую гар­монию священнодействия «пробы».
Михаил Черноморович, как командир части, стоял около Пет­ра Петровича, пред мощной фигурой которого он казался совер­шенным карликом, а своей длинной русой бородой, которую он как-то вдумчиво поглаживал, напоминал и того карлика–Черно­мора, который описан у Пушкина. Желчно-геморроидальное вы­ражение его лица еще более усугубляло эту иллюзию. Он забот­ливо следил за каждой ложкой, которою черпал Петр Петрович, заглядывал порою в миску, которая была уже близка к концу, и боялся только одного: чтобы как-нибудь не попал предательский таракан, чего терпеть не мог Петр Петрович, или какая-нибудь постороння примесь.
Этого боялся и кашевар, который весь превратился во вни­мание и как-то судорожно вздрагивал своим вытянутым в струн­ку корпусом при каждой ложке, зачерпнутой из миски Петром Петровичем.
Михаил Черноморович только того и боялся, и это понятно: одна какая-нибудь муха или завалившийся в борщ таракан мог­ли испортить весь аппетит Петра Петровича, а следовательно, его расположение и впечатление о самом смотре, так благополучна оконченном.
Верно говорят, что из малых причин сплошь и рядом совер­шаются великие события.
Михаил Черноморович вовсе не беспокоился о том, что после пробной порции в размере одной миски борща, краюхи хлеба и графина квасу, обед его жены, суетящейся теперь принять доро­гого гостя, пропадет даром, ибо аппетит Петра Петровича был им испытан. Он был уверен, что и поросеночек с хренком будет съе­ден, и цыплята под белым соусом, и кулебяка, и все остальное....
Только бы «пробная» не подгадила!..
И вот, наконец, Михаил Черноморович как-то непринужден­но - блаженно вздохнул и просиял всем своим геморроидальным лицом. На лице кашевара отразилось выражение невыразимого счастья. Офицерство стало подправляться и кто-то даже крякнул: раза два, оглядывая умильно сотоварищей. Петр Петрович поло­жил ложку и, допив квасу, молвил, икнув довольно громко:
–  Спасибо, братец!
На это кашевар гаркнул так, что стекла задребезжали и да­же муха перестала биться об стекло и метаться:
–  Рад стараться, ваше пррсство!..
–  Теперь милости прошу, ваше прррство, к обеду,– сказал Михаил Черноморович, обращаясь к Петру Петровичу вкрадчиво-почтительным голосом и поглаживая свою длинную бороду...
–  И пообедаем,– сказал Петр Петрович, грузно двинувшись из кухни.
–  Прошу,  господа,– обратился Михаил    Черноморович  ко всем своим офицерам вполголоса, следуя за Петром Петровичем.
Все последовали за начальством, хотя это приглашение не на всех произвело одинаковое впечатление. Так, например, замы­кавший всех Горюнов думал о том, как бы хорошо было прийти домой и, сняв с себя тесный мундир, в котором в такую жару было тяжело чуть не до тошноты, очутиться в просторном пиджа­ке и за пельменями или варениками, которые так хорошо готови­ла его молодая прехорошенькая жена, рассказать ей свои смот­ровые впечатления.
–  А впрочем, и она, наверное, приглашена сегодня на обед, командиршей Александрой Ивановной,– подумал Горюнов. Так, для декорации, значит... Бедная Лиза! И ты будешь сегодня стра­далицей, будешь, как и я за этим официальным обедом, на кото­ром каждый кусок приходится чуть не колом и краснеешь за каждый глоток вина.
То ли дело дома, на свободе!.. И к чему все эти официально­сти, черт бы их подрал!..
А Вонзилов говорил шепотом, потирая руки, закадычному «своему приятелю Финтифлюшкину:
–  А не дурно!.. Славного винца не вредно и испробовать!.. В год раз... Да в этом проклятом городишке и трудно нам достать хорошего... Только удается высшим мира сего, да и то во время таких смотров. Кроме того, кухня, знаешь, у Александры Иванов­ны прекраснейшая!.. Сама своими миленькими, пухленькими руч­ками орудует... Не то, что мой денщик Наливайка своими лапа­ми – разные «каклеты» там «шти» да «бишкеты»... Пообедаем, черт возьми!.. Да к тому же, наверное, сегодня за столом будет сидеть наша егоза Лида... Наверное, Александра Ивановна не забыла ее пригласить... А то без нее ведь придется сидеть на именинах...
Пока Вонзилов это свое предвкушение наскоро передавал Финтифлюшкину, вся компания уже подошла к крыльцу дома Михаила Черноморовича.
Петр Петрович грузно поднимался по деревянной лестнице, которая под его тяжестью как-то почтительно поскрипывала. За ним следовал Михаил Черноморович, затем остальная офицерская компания и «в замке» шел дежурный бомбардир, бережно неся в обеих руках превосходительный шарф.
–  Милости прошу, Петр Петрович!.. А я вас ждала, ждала, думала, поросенок пересохнет... Пожалуйте, господа!
Так встретила компанию на пороге дама среднего роста, со вкусом одетая, пухленькая, с приятной улыбкой несколько чувст­венных губ, открывавших два ряда прекрасных белых зубов.
–  Пожалуйте, господа! – повторил на ходу Михаил Черно­морович приглашение своей супруги, направляя это приглашение по адресу своих офицеров, так как Петр Петрович уже поплелся с Александрой Ивановной, ведя ее почтительно под руку.