logo

М О Я    О С Е Т И Я



МУКИ ТАНТАЛА
(Сон в летнюю ночь)

Петр Петрович Петух сладко выхрапывает на своей мягкой постели. Его тучное, рыхлое тело свободно раскинулось в самой непринужденной позе, волосатая рука свесилась, рот полуоткрыт и испускает такое громогласное храпенье, что от него по време­нам испуганно вздрагивает приютившаяся у ног спящего малень­кая комнатная собачка, а на открытом ломберном столе, в ответ ему, слегка позванивает пустой стакан о стоящую рядом полоска­тельную чашку.
Храп у Петра Петровича действительно феноменальный... Сперва он начинает носом, и в первом «колене» слышатся толь­ко несколько переливающихся всхлипываний, которые после двух-трех переходов сопровождаются нежным, едва слышным высви­стыванием, напоминающим замирающую песенку вечернего са­мовара... Следом за этим раздается отрывистый, как бы серди­тый басовой храп, а за ним обратный выход воздуха, с шумом, словно из кузнечного меха... Затем все смолкает, и повторяется тот же носовой свист, только уже постепенно повышающийся в тоне и силе и кончающийся опять прежним басовым всхрапыва­нием... Потом вдруг, без всяких предупредительных высвистыва­ний, среди наступившей тишины из горла Петра Петровича вы­летает чисто медвежий рев на всю комнату, переходит в корот­кое хрюканье и так же внезапно смолкает в мягких звуках носо­вой флейты... Все это повторяется довольно отчетливо и правиль­но в 6–-7 «колен» и затем начинается снова, в той же последова­тельности, с редкими только случайными «пробежками» в том пли другом наиболее трудном пассаже...
Спит Петр Петрович и видит хороший сон.
Едет он будто бы с большой-пребольшой компанией на чудо­вищный фестиваль, устроенный одним добродетельным челове­ком для прославления отечественных талантов на поприще греш­ного и безгрешного пенкоснимательства... Целых пять тысяч ас­сигновал на прокорм «благодетель» из предстоявших ему к получению тридцати за срывание «горы на ровном месте», как это точно определил еще покойный сатирик. Музыку, фейерверк, танцы, бенгальские огни, роскошный ужин, тройки – ничего не забыл «благодетель», чтобы яснее выразить свое сердечное по­чтение, и собрал чуть ли не целый полк гостей...
Петр Петрович, конечно, был одним из первых и почетных... за свое кулинарное искусство и умение есть так, что у других да­же после сытного обеда возбуждались волчьи аппетиты. Он даже получил особое приглашение быть полным хозяином по части при­готовления разных закусок и ужина. Вся провизия прошла чрез его руки; все, что имелось «деликатесного» на рынке и в магази­нах, было им лично отобрано, переписано и препровождено чрез «благодетеля» к месту предназначенного пиршества. Трех увесис­тых и безукоризненных осетриков Петр Петрович самолично упа­ковал в лед и бережно сдал «под расписку», надписав на ящи­ках: «верх осторожно»... Еще ранее присмотрел он где-то «теле­ночка», целую неделю выпаивал его молоком, а при отправлении собственным плечом помогал втаскивать будущую «телятинку» в вагон «для некурящих», пренебрегая даже тем, что по малому своему разумению коровий подросточек обошелся довольно-таки непочтительно с его новой жакеткой...
И вот на этот-то «фестиваль-монстр» и едет будто бы Петр Петрович в самой что ни на есть дружеской и приятной компании. Тут и Петр Иванович Запивалов с Иваном Петровичем Закатиловым, у которых даже ручки еще трясутся от вчерашних выпивальных прегрешений; тут и степенный Клим Пудыч Синебрюхов с таким нетерпением поджидающий всегда обычной предобеден­ной закусочки, изготовляемой обыкновенно Петром Петровичем в придачу к «холодненькому» и «солененькому», и говорливый, всезнающий Роман Романович Фендриков, без которого не клеи­лись бы никакие приятельские разговоры в скабрезно-анекдоти­ческом духе, и полный собственного достоинства Макар Макаро­вич Незевалов-Загребастый, одни из столпов крупного хлебного предприятия, и даже только что начавший присматривать за ка­зенным воробьем белобрысый немчик, которого расчетливый Клим Пудыч беспощадно «объегоривал» в кости ежедневно на полдюжины пива, а ежели случалось «по-хорошему» – так и на целую дюжину сразу... Были тут, конечно, еще и другие, но «своя компания» сидела вместе над «черновой» закусочкой, которую исхлопотал все он же, Петр Петрович, и слушала повествование Фендрикова, как он где-то «разрушал» мостки и «насаждал» во> дворе муниципальных представителей «горчицу»...
Вероятно, под впечатлением этого приятного видения – храп Петра Петровича сделался заметно мягче и мелодичнее, а по ли­цу его расползлась довольная, умильная улыбка. В комнате на минуту все стихло...
Вдруг Петр Петрович испустил какой-то невероятно дикий, отчаянный храпок, заставивший даже трусливо взвизгнуть задре­мавшую собачку; затем он раза два сердито хрюкнул и порыви­сто откинулся навзничь... Правая нога спящего сделала при этом несколько конвульсивных движений и осталась в полусогнутом положении с приподнятым коленом... За храпом последовало усиленное сопение, как будто в комнату перетащили целую куз­ницу...
Петру Петровичу в этот момент приснилось, что он какими-то судьбами в самый разгар приятельской беседы о «горчице» вдруг очутился один-одинёшенек в чистом поле!.. Хохотавшая и гал­девшая компания с закускою и выпивкою быстро уносилась вдаль, не замечая случившейся с ним катастрофы и не обращает внимания на самое отчаянное махание его и руками, и шляпой...
Петр Петрович бросился вдогонку. Работает он будто бы из всех сил, дух даже захватывает, под ложечкой колет от напряжения, но ноги словно налились свинцом, не слушаются, а зака­дычные приятели уже скрываются за поворотом да еще показы­вают на него пальцами, заливаются раскатистым хохотом и ма­шут ему в насмешку объеденным хвостиком селедки!..
Неудержимая злоба стала душить злополучного Петра Петро­вича: столько хлопот, столько великих надежд – и вдруг все сло­пают без него да еще и тарелки оближут!
«Нет, погоди, доберусь!» – думает спящий Петр Петрович и делает во сне несколько беспорядочных движений...– «Есть еще не умеют, а туда же, на ужин собираются!»
И снится покинутому Петру Петровичу, что встал он будто бы на четвереньки да так, по-телячьи, прямо чрез кусты и крапиву и жарит, подпрыгивая и выбрасывая задними ногами... Трава пе­реплелась, кусты хлещут в глаза, от крапивы волдыри пошли по всему голому месту, а опознай себе чешет да чешет на всех че­тырех, как добрый конь, не знающий удержа!.. Ну, слава богу, вот, наконец, и площадка, а вот и пирующие... Еще не все поте­ряно!..
Нос спящего Петра Петровича стал выделывать какую-то за­мысловатую трель...
Заманчивая картина открылась пред его закрытыми глазами... Узкая площадка под каменной кручей сплошь залита разноцвет­ными бенгальскими огнями и масляными цветными фонариками. Полный лунный свет, мешаясь с искусственным освещением, оза­ряет живописные шумливые группы и придает им фантастичес­кие очертания. Направо и налево ложатся перебегающие, колеб­лющиеся тени – то узкие и длинные, то короткие и широкие, гу­стые и черные. Люди, деревья, земля, скалы, самая вода реки окрашиваются то кроваво-багровым, то ярко-зеленым светом ме­няющихся фалшфейеров, а в глубоком темном небе рвутся це­лые снопы ракет, рассыпаясь сверкающими брызгами, и трепетно мерцают мириады звезд...
Петр Петрович невольно загляделся, только – увы! – сам он, оказывается, лежит на крайнем выступе обрыва, и ни вправо, ни влево нет никакого спуска на заманчивую и шумливую площад­ку!..
Петр Петрович заметался на постели, потом опять притих...
Вот чудится ему, что снизу доносится будто бы громкое «ура». Еще и еще... Опять «ура!»... Кого-то качают... Вот среди группы пирующих поднимается сам «благодетель»... В его левой руке бокал, правую он отставил в сторону и говорит речь!
Он говорит о великой честности, братстве и равенстве. Петр Петрович отчетливо слышит каждое слово – и ему становится Даже как-то неловко...
Он говорит о русском гении, способном преодолеть всякие пре­пятствия, сдвинуть горы, засыпать моря,– и Петр Петрович при­ятно улыбается: депозитки разных наименований начинают мель­кать перед ним все чаще и чаще...
А оратор забирается все выше и выше. Он говорит уже о люб­ви к ближнему и о святости долга – не обижать «меньшую братию», и эта «братия» в лице различных «кривых», «хромых», по­луголодных», «избитых» и «обсчитанных» действительно стоит тут же, без шапок, и ожидает объедков от роскошной трапезы.... Наконец, оратор кончил.
«Славьте же мощь человека над дикой природой, славьте... и жрите!» – закончил он свою импровизацию и высоко поднял над головой бокал с пенящейся влагой...
И толпы бывших внизу действительно славили и славослови­ли. С какими-то звериными, торжествующими воплями они под­няли «благодетеля», как триумфатора, бросали его в воздух, ка­чали и кричали хриплыми голосами «ура!»... Потом все полезли целоваться, а кто не мог уже стоять на ногах, те поднимались на четвереньки и тоже что-то мычали в общем гомоне, напоминав­шем собою какое-то апокалипсическое поклонение грядущему «зверю»...
Затем «благодетеля» подхватила на руки «меньшая братия» и тоже начала восторженно подбрасывать его вверх с криками «ура!», прославляя достойного, хотя на этот раз Петру Петрови­чу сверху все казалось, что «благодетеля» сейчас сбросят в реку или же разорвут на части. Но, конечно, это была одна иллюзия, потому что кто-то даже из «избранных» крикнул при этом вдруг «виват!», и крик этот далеко пронесся в ночном воздухе, помчал­ся к звездам, и те, казалось, загорелись еще ярче.
«Ви-ва-ат!!!» – подхватила этот крик «меньшая братия», «ви­ват!» – пронеслось внизу, над речною гладью...
«...Ват... Ват!. Ват!..» – трижды затем отразилось глухим эхом окончание этого могучего клика от противоположной сторо­ны ущелья.
«В ад!.. В ад!..» – почему-то почудилось в этом невинном отклике Петру Петровичу, и он невольно содрогнулся...
Вдруг взор его остановился на закадычных Петре Ивановиче Запивалове и Иване Петровиче Закатилове. Оба, казалось, си­дели – только рукой подать и мирно готовились к совместной «закусочке». У обоих даже и руки дрожали,– точь-в-точь, как и вчера, перед тремя первыми рюмками.
«Ишь, черти,– подумал про себя голодный и озлобленный Петр Петрович,– жрать собрались, а того не знают, что тут все брюхо выворачивает!..»
И, цепко ухватясь за самый карниз обрыва, он свесился над кручей, чтобы дать весть приятелям о своем злополучном поло­жении. Он пытался даже крикнуть,– но грудь была сдавлена, и горло не издавало никаких звуков!.. Между тем, самому ему от­четливо, как на ладошке, видно было, что Петр Иванович и Иван Петрович, не спеша, приступали к изготовлению той самой «тешечкп», которую он догадливо припасал для самого себя. Рядом с ними – Клим Пудыч, пользуясь удобным случаем, по привычке опять уже обделывал в кости своего «немчика», хотя на этот раз и пиво-то было даровое, хозяйское... Остальная лейб-выпивальная компания ютилась тут же, внимая рассказам Фендрикова.
«Так как же, Роман Романович, так-таки мостки и сломали?..»
«Сломал!»
«И  горчицу насадили?»
«Насадил! Только всю ее петух слопал... Не доглядели!..»
«Вот врет-то! – подумал про себя Петр Петрович... – Ей-богу же, горчицей самого вымазали!.. А, впрочем...»
Но тут мысли его невольно перенеслись опять на «тешку», около которой усердно хлопотали Петр Иванович с Иваном Пет­ровичем. Тешка, казалось, торчала перед самым носом; даже за­пах ее ощущался и вызывал отчаянное бурление в его желудке...
Петр Петрович еще ниже перегнулся с своего обрыва и жад­ными акульими глазами следил за всеми перипетиями изготовле­ния...
«Богородица пресвятая! – думал он, стараясь в то же время всеми силами сохранить свое неустойчивое равновесие...– Тешечка - то какая янтарная!.. Ведь вот чуточку бы еще спуститься, еще немножечко, чтобы заметили... А то испортят, как перед ис­тинным – испортят! Ведь они и есть-то ее без меня не умеют!»
Запивалов в это время «ковырнул» на тарелку изрядное количество горчицы, прибавил уксуса и стал все это растирать ложкою.
«Маслица надо бы еще, прованского подпустить маленеч­ко!» – мысленно подсказал Петр Петрович, чувствуя, что с язы­ком его случилось что-то неладное... А Запивалов, словно уловил эту самую мысль и тотчас же в меру «подпустил» маслица...
«Эх, сои не «брызнули», все дело испортят!» – мучается опять мысленно Петр Петрович...
Но Запивалов, как бы угадывая эту мысль, «подбрызгивает» в должном количестве и сою...
«Так, так!..– одобряет про себя Петр Петрович... Перчику те­перь еще не хватает... Ну, так и знал, что испортят! Перчиком-то садануть» и забыли!.. Перчику «тряхни», Петр Иванович, пер­чику!» – силится крикнуть он Запивалову и не может!..
А Запивалов с Закатиловым для пробы налили уже себе по рюмке водки, поддели на вилки по доброму куску тешки и соби­раются обмакнуть их в сделанную приправу... Петр Петрович от­чаянно завертелся на своем опасном месте, чуть-чуть не полетел вниз с обрыва и заорал, как ему казалось, во всю глотку: «Пер­чику, перчику забыли подсыпать, анафемы!»
Но, увы, голос по-прежнему его не слушался,– и при всех уси­лиях Петра Петровича в его возгласе получалось только слабое: «Пее!.. Пее!..»
«И перчику прибавлю! – вдруг, совершенно неожиданно про­говорил Запивалов, поднимая к нему лицо и ехидно улыбаясь.– А ты вот там полежи на брюхе да слюнки поглотай!»
Петр Петрович совершенно остолбенел: это уже было не толь­ко предательство, но прямо злостное издевательство!.. Тем време­нем, подсыпав перчику в изготовленную приправу, Запивалов с Закатиловым чокнулись между собой рюмками, выпили, крякну­ли и препроводили в рот по доброму куску тешки, а пустые вил­ки радушно протянули Петру Петровичу, как бы приглашая и его с вершины обрыва последовать их примеру...
«Дьяволы!» – заревел остервеневший от такой злостной на­смешки Петр Петрович,– предатели!.. Так вот же вам!»
Он метнулся в сторону, нащупал правою рукою увесистый бу­лыжник, размахнулся – и... с грохотом полетел с кровати прямо на пол!
.         .        .        .         .        .         .       .        .        .         .        .         .        .         .         .
Собачка с отчаянным, испуганным лаем, поджав хвост, бро­силась, как угорелая, с постели, забилась в темный угол и еще там продолжала трусливо взвизгивать; сам же бедный Петр Пет­рович ошалелыми глазами смотрел, ничего не соображая, и толь­ко, охая, потирал поясницу: «Ведь этакая пакость приснится че­ловеку!» – проговорил он, наконец, подымаясь и примащиваясь на стул, чтобы отдышаться...
Дверь отворилась – и вошел сумрачный Запивалов. «Ты это что?» – еще сумрачнее встретил его Петр Петрович...
«А то, что тово!.. До всего добираются. Дело, брат, к началу сводится, а в начале-то все концы повыведены. Чего доброго, не вывертишься!»
«Вот оно к чему, значит, тешка-то снилась!» – сообразил Петр Петрович, задумчиво почесывая затылок.– Как бы и в са­мом деле не полететь с обрыва куда-нибудь!.. Горчицу-то и впрямь, должно быть, насаждать будут!.. Впрочем, всяко быва­ет... От судьбы не уйдешь!..»
И успокоясь этим философским рассуждением, он потребовал воды и стал умываться.