logo

М О Я    О С Е Т И Я



ЗАХОЛУСТЬЕ
(Страничка из дневника)

 «Ах, какая адская скука!.. Это село с своими жалкими, уны­лыми избушками и мрачными мужичками положительно повер­гает меня в отчаяние! Я знаю, что это первое нахлынувшее впе­чатление после развеселой столичной жизни пройдет со време­нем; эта скука, которая ложится на меня невыносимо тяжелым кошмаром,– быть может, скоро и пройдет или, как мне говорят иронически старые сибиряки, вкусившие сладость этой захолуст­ной жизни до слез: перемелется - все мука будет! Но пока... Ах, какая гнетущая скука!.. Без году неделя, как нелегкая меня за­тянула в этот безжизненный край, и уже помышляю как о чуд­ном избавлении от тяжких испытаний – отряхнуть поскорее прах здешней земли от своих ног и удалиться обратно туда, где оста­вил все милое, дорогое моему сердцу, все, воспоминание о чем еще так свежо, ясно, невыразимо заманчиво... А между тем еще Целых три года этой непосильно тяжкой жизни, чтобы иметь пра­во получить прогоны и уехать... Нет, лучше не вспоминать! Отой­дите, грезы о прошлом, не тревожьте раны мои, не маните напрасно в даль блаженного края!..

***

Принялся было за чтение, и как-то не клеится, да и материал скуден, Библиотека наша слишком уж мизерна по своему содер­жанию: больше специально военные книги и учебники для желаю­щих готовиться в академию. Но эти учебники, кажется, оставля­ются в покое, так как, мне передавали «старики» же, захолустная: жизнь засасывает всю энергию молодых людей и скоро охлажда­ет их страстные порывы вырваться отсюда на свет науки, в во­доворот лучшей, деятельной, осмысленной жизни. «Посидят-по­сидят над этими учебниками, начнут вспоминать всю пройденную» премудрость по этим учебникам, а окружающая мертвечина не­заметно затягивает их в свою тину...» – так говорил мне не без некоторой грусти наш капитан Крутояров.– «На моей памяти,– а я вот двенадцатый год здесь – в академию вырвался только один, но и тот был человек недюжинной энергии: к нему как-то не приставала грязь, и не засасывала его наша жизнь...»
–  Нет, уж и я непременно ими воспользуюсь,– сказал я Крутоярову.
Тот глянул на меня как-то боком и улыбнулся недоверчиво:
–  Помогай вам бог,– сказал он, как бы желая загладить не­ловкую свою улыбку.– Что вам здесь прозябать? Вы еще моло­ды, в свете ваше время еще не ушло...
–  Время еще не ушло! Неужели оно может так быстро уй­ти, и все мои заветные мечты разлетятся, как стаи, испуганных, воробьев от надвигающейся грозной тучи?!
Хорошо, что сегодня отменены занятия вследствие ненастной погоды. Но что это за погода! Я вижу из окна, как небо и земля слились в одну белесоватую мглу крутящейся пыли снега. Это здешняя пурга, про которую я слышал недавно. Не видно ни зги.. Раз мелькнула мимо моего окна серая шинель солдата, укутан­ного с головой в башлык, и в мгновенье опять потонула в этой снежной мгле. В такие минуты уединения нескончаемою вереницею проходят перед моим умственным взором образы покинутых там дорогих людей и словно с укором смотрят на меня и незри­мо говорят: «Жаль нам тебя, Ваня, жаль!.. Беги оттуда скорее». И словно бы эта вьюга, рыдая, твердит тоже: «Беги, беги, беги!..»

*   *   *

Убегу, но как? Ведь не могу же ранее трех лет вырваться от­сюда! Позднее раскаяние! А впрочем, разве не хватит у меня сил бороться в течение трех лет со всеми неблагоприятными ус­ловиями жизни этого захолустья? Полно, что за вздор? Возьму необходимые пособия для поступления в академию, запрусь – и пускай там плачет вьюга, крутя снегом. И опять словно слышу сквозь это неумолкаемое завывание пурги тихий голос укора...

*   *   *

Меня назначили учителем ротной школы... Обязанности учи­теля и наставника молодых солдат возбуждают мою энергию и придают мне твердую уверенность в моей полезной деятельности. Я доволен своими учениками, кроме двух-трех, для которых опре­деление значения солдата представляет какую-то непонятную пре­мудрость.
– Солдат есть имя общее и знаменитое, которое...
На этом почти всегда обрывается их ответ. Дальше они начи­нают упорно припоминать что-то, шевелят губами, сопят, поте­ют и, видимо, невыразимо мучатся сознанием, что не могут так же бойко отвечать, как их товарищи, на лицах которых они чи­тают самоуверенную улыбку. Но терпение и труд все перетрут.
В свободное от прямых обязанностей время я подготовляюсь, стараясь удаляться по возможности от моих товарищей, о кото­рых мне напел так много Крутояров. Оригинальная компания (она особенно развита в захолустных частях Сибири) состоит из молодых людей, которые убивают свободное время в коллектив­ной выпивке долгие скучные часы. Разговор о служебных делах, критика того или другого случая с кем-либо на ученье, о замеча­ниях начальников, о мельчайших случаях во время службы; шут­ки по адресу друг друга и, наконец, рассказы и анекдотцы доволь­но скабрезного свойства – все это составляет характерные осо­бенности этих сборищ товарищей. Впрочем, иногда не без удо­вольствия сидится в этой компании, но частое посещение этих сборищ меня гнетет, особенно когда видишь какого-нибудь юнца, который просто бравирует своей способностью вливать в свою утробу водки более, чем он в силах выпить: он силится доказать, что он далеко не «красная девица».
Вчера в первый раз побывал в нашем собрании на танцевальном вечере. Зима почти на исходе, а всего второй раз такой ве­чер. В маленькой танцевальной зале собралось не более трех-четырех «своих» дам. Кавалеры больше грелись около буфета в соседней комнате. Там было шумно и весело, в танцевальной же тихо и скучно. Дамы смотрели надуто, строго-полуначальнически, кавалеры как бы по обязанности занимали их шаблонными разговорами, что им, видно, доставляло нескрываемую муку, их тянуло к буфету, откуда порою раздавались взрывы веселого, громкого хохота. Я стоял у дверей и смотрел, кто-то схватил ме­ня за руку и слегка толкнул в танцевальную залу: это был Кру­тояров, который подвел меня к своей жене, важно сидевшей с другой дамой.
–  Занимайте этого молодого    человека,– обратился    он  к ним,– а то он скучает.– Бросив меня, товарищ исчез по направ­лению к буфету, откуда резче всех доносился говор Соловья.
–  Сядьте вот тут! Что вы стоите?.. Вот еще дикарь-то. Ну,, говорите что-нибудь, занимайте дам.– И она как-то неловко за­хихикала, значительно взглянув на соседку.
–  Извините,– сказал я, присаживаясь,– я не мастер зани­мать дам.
–  Ходите почаще к нам, я вас    расшевелю. Вы играете в карты?
–  Нет...
–  Ни  во  что?!– воскликнула  она,   ужасаясь.
–  Ни во что.
Моя собеседница покачала головой с таким выражением, как будто я сообщил ей величайшее горе.
–  Ай-ай-ай!..– продолжала она  качать    головой.– Да  как же у нас без карт жить?! Вы должны научиться, слышите? Хотя по маленькой в кавказский или в преферанс... Я научу вас не­пременно. Кроме того, у меня прекрасная закуска к водке. Мой муж любит рыжики николаевские, маринованную кету, огурчики...
–  К сожалению, я не пью.
–  И не пьете?! Что же вы делаете?
–  Ничего особенного: занимаюсь своим делом...
–  Нет, я вас вышколю, вышколю! Иначе я буду жаловаться мужу, и он, как ваш ротный командир, будет вас наказывать!..
В это время музыка заиграла какую-то польку, и моя дама, не первой молодости, пошла в пляс с подскочившим кавалером.

*  *  *

Был на днях у Блиновых, приехавших недавно к нам из Рос­сии из N полка. Я искренне позавидовал их счастью. Оба моло­дые, здоровые, красивые, с светлым взглядом на жизнь.. Кажется, они еще не понимают все растлевающее значение этих захолуст­ных условий жизни и совсем не видят сквозь розовый флер свое­го молодого счастья окружающий их мрак, который и их, как и меня, вот-вот окутает со всех сторон. Он еще недавно из военно­го училища, а она только что выпорхнула из институтской скамьи, чтобы попасть сюда, к нам, в эту медвежью трущобу. Беззабот­на, весела, щебечет, как пташка, и ее звонкий серебристый голос звучит таким юным задором, такою заражающею веселостью, что даже суровое выражение нашей матроны Крутояровой расплы­вается в благодушную улыбочку.
– Вы просто чудо, Анна Петровна,– произносит она, – га­зель, коза, попрыгунья-стрекоза!.. Глядя на вас, вспоминаешь и свою молодость, когда и я была такая..,
И Анна Петровна, изящная, стройная, дышащая красотою и здоровьем, с ужасом при этих словах смотрит на дебелую, обрюзг­лую Крутоярову и словно бы спрашивает себя мысленно: «Боже, неужели и я буду такая?!.» И в такие-то моменты сердце мое сжимается за нее, зная, что все, чем прекрасна теперь Анна Пет­ровна, наряды изящные, безукоризненная внешняя опрятность, чистота сердца, восторг жизни – все это поблекнет, завянет, и она погрязнет так же, как и Крутоярова, в дрязгах мелочного хо­зяйства: в разведении огородов и домашней птицы, свиней; в бес­конечной карточной игре, в ругани со своей горничной Палашей, в сплетнях и в служебных интересах своего мужа, который тоже пойдет по той же избитой колее, по которой шли сотни и тысячи ему подобных в этих захолустьях, без проблеска, без единой свет­лой разумной точки, без единого желания, которое бы переходи­ло ограниченный круг его мелких служебных интересов! Один мрак и ничем не тревожимый покой-прозябание!..

*  *  *

Лето... Полтора года долой с плеч... Осенью еду держать эк­замен – и прощай, угрюмый край!.. Сегодня выходил в поле, и забытые воспоминания с удвоенной силой налетели на меня. Под­хватили на своих крыльях и умчали меня туда, в синь туманных гор, без которых жизнь для меня не имеет ни смысла, ни значе­ния! Жаворонок, который вспорхнул из распустившегося куста орешника, затрепетал в воздухе своими серыми крыльями и по­летел вертикально, заливаясь меланхоличною серебристой своей трелью, и потонул в глубине синего неба. Я долго еще стоял на месте, силясь уловить его еще раз взором и поймать один звук его ласкающего пения, но над собой видел то же чистое ясное небо в голубоватой мгле, но вдали к западу очертания далеких гор, куда уносились мои мечты...

*  *  *

Вон он, желанный час! Сегодня сажусь на тройку и уезжаю туда, куда я рвался всею душой, где из своего далеко я вижу свой якорь спасения. Вижу в окно, как пришла Блинова. Я был у них с прощальным визитом. Боже мой, что за перемена в один год! Куда ее изящество девалось, где веселость, восторг? Неряшли­вая, простоволосая, с запахом кухни, в грязном ситцевом платье вышла она ко мне и только спросила вяло, полусонно: «Сегодня уезжаете?» – Я сказал: «Да...» – «А как же не закусивши у нас? У меня хорошая закуска к водочке – рыжики».
Нечего делать, закусил. (Я за это время стал уже «пить». Сбылось отчасти пророчество Крутояровой.) А вон и она загоня­ет гусей во двор. Вон и Рыбкин с Вороновым, двое из неразлуч­ной компании, прошли домой, «томимые жаждой»... Прощайте все, прощайте...
Прощайте, Блиновы, Крутояровы с вашими бесконечными сбо­рищами, с выпивкой, картами и бессодержательными разговора­ми с вашими друзьями и мизерными интересами, сплетнями. Же­лаю вам мирно добиться чинов, орденов и не терять хотя бы пос­леднюю искру к благородным порывам! Желаю, чтобы меньше было жертв вашего прозябания–веселья и карточных вечеров. Уезжаю от вас, унося воспоминания об этом прозябании, из кото­рого я вырываюсь благодаря упорству своему и ясному сознанию лучшей цели: в недалеком грядущем вижу якорь спасения – свет науки, жажду ума и водоворот другой, более осмысленной жиз­ни... Прощайте!!!