«Страшен сон, да милостив бог»
... Я шел с тяжелым усилием... Путь был далек и труден... Ноги мои почти по колено увязали в грязи, и я еле передвигал их. Вокруг царила непроглядная мгла. Не было видно, что называется, ни зги. Хоть бы одна путеводная звездочка мигнула в этой тьме!.. Лишь молния порою бороздила яркими зигзагами темный фон нависших туч. Гром загрохотал, пошел дождь как из ведра. И вот... Но что это такое за чудовище?! Оно леденит мне своим видом кровь. Мои волосы от ужаса становятся дыбом: чудовище страшно, так страшно! О боже! Спаси меня от него, спаси! Отстрани меня от этого страшилища! Пусть оно пройдет мимо в этой густой тьме и не тронет меня!.. Я устал, измучился, в жажде только одного проблеска света утренней зари, которая бы придала мне бодрость и силы. Прочь мрак, прочь призраки, прочь это страшное леденящее видение! Но оно с быстротою урагана, выделяясь резко своей чернотой на темном фоне ночи, несется на меня, прямо на меня... Кажется, фигура эта мне знакома. Но она слишком громадна, ужасна... Кажется, я видел где-то эти налитые кровью глаза, словно у быка, разъяренного красным платком. Да, я их действительно где-то видел. Где-то видел эту толстую шею, это громадное, колыхающееся уместительное брюхо... Но где же я все это видел? Как зовут это чудовище?.. А! Это не гром гремит – это чудовище рычит – грохочет, простирая вперед свои громадные руки с растопыренными жирными пальцами, словно желая кого-то ими схватить и уничтожить... Но чудовище стремится ко мне. Оно уже близко...
– А! Вот где ты! – гремит чудовище.
– А! Вот где ты! – повторяет эхо гор, долин, лесов. Словно темное мрачное небо повторяет это эхо.
И могучею рукою схватывает меня чудовище за руку, поднимает высоко над землей, на уровень своих страшных, налитых кровью глаз и, не смотря мне в очи и потрясая меня, спрашивает-грохочет:
– Так ты писательством занимаешься?!
– «Так ты писательством занимаешься?!»– отдается эхо далеко в темноте.
– Да...– едва лепечу я от страха.
– Не думай, не пиши! Брось, несчастный, свое сумасбродство и будь безответным моим рабом! Отупей! Отвечай мне, будешь еще писать?..
– «Писать»? – вторит ночное эхо.
«Что сказать?» – мелькнуло у меня в голове. «Не буду лгать»,– решил я.
– Да... буду писать... – пролепетал я в новом ужасе.
– А ты знаешь, что я тебя сейчас вот в этих лапах в порошок сотру и развею в этом мраке моего царства? Знаешь? – повторил он грозно, и это «знаешь» отдалось сугубым эхом в ночном пространстве.
– Знаю,– пролепетал я,– но...
– А ты знаешь,– прервало меня чудовище,– что моему «ндраву» перечить нельзя? Ты знаешь, что все, что ты видишь вон там под собой, безмолвно мне покоряется. Я с ними, как властелин, делаю, что хочу. Видишь?
И громадным пальцем правой руки (левой держал меня), на котором блеснул на миг бриллиант какого-то чудесного перстня, он показал вниз, в глубь тьмы.
Я взглянул вниз, туда, куда показывал палец. Внизу, глубоко во мраке, едва-едва мигали фонари. Черные силуэты домов чуть виднелись при слабом их освещении.
– Видишь?
«Видишь?» – повторило эхо.
– Это мое царство... И если я владею таким поместьем,– гремело чудовище,– то тебе ли, такой букашке, еще пытаться заниматься писательством и сор выносить из избы? Ты знаешь, что сор, грязь для меня – жизнь. Ты мнишь, что можешь со мной что-либо сделать? Ты мнишь быть судьей моих деяний, не подлежащих ничьей критике, хотя бы я все в своем поместье сокрушил и обратил бы в ничто? Отвечай!..
И чудовище потрясло меня так сильно, что я думал во мгновение, что рука моя оторвется, и я со страшной высоты грохнусь на землю и разобьюсь вдребезги.
– Я... не выношу сор из избы,– пролепетал я,– я только говорю метину... Истина – свет, а для тебя этот свет – тьма...
– А! Так ты все свое твердишь!.. Не покоряешься моей власти?! Ты...
И какие-то ужасные, скверные, отвратительные слова огласили ночную тьму и громко повторились стократно эхом гор, доли» и лесов. Чудовище занесло надо мной свою правую руку, сжатую в страшный кулак, чтобы мне этим кулаком размозжить голову, но... я вскрикнул в паническом страхе и... проснулся...
Я увидел себя сидящим на постели, всего в поту с откинутым к ногам одеялом. Испуганная кухарка стояла у моей постели и тревожно спрашивала:
– Чтой-то с вами, барин? Уж и вскрикнули же вы, ажио меня испужали...
– Ничего, тетушка... Сон видел страшный...
– Спаси вас бог от напастей, барин. Бог не захочет–свинья не съест,– пробурчала она почему-то, уходя.
Я спустил ноги с кровати и стал приводить в порядок мысли.