Еу къуар нæ фидтæлтæй
Уазай фæццардæнцæ,
не 'фсæдгæй хорæй.
Уонæн сæ фæллæнттæй
ес ма дзи, зæгъунцæ,
мæсуг цъæх дорæй.
Хетуй дзи еу осæ,
зæронд, никъкъозо æй,
уазали резуй.
Тонуй æ уорс гъесæ
фæндон, æ дзиггойæй
йе'гом æмпъозуй.
Резгæй нидздзиназуй,
къæртуй æ фудбæнттæ:
«Мæ бон ци бон æй», —
æ од куд фæзгъазуй,
дзоруй берæ нæмттæ,
неугæй æргомæй.
Уаза уазал уарзта,
уазал адзал хаста...
Фæцæй сæ бунтæй.
æз ма сæ фæсмæрдæ,
уингæй сæ уæлмæрдæ,
гъæрзун мæ зинтæй.
Хорæн рæсугъд кизгæ
ес, зæгъгæ, дзорунцæ,
уой коргæй мæ фурт
фестадæй Бонвæрнæ,
хортæ 'й нæ тавунцæ,
не 'ййафуй рæвдуд.
æз дæр, æнгъæл кæсгæй,
«Тавдзæй мæ Хорцескæ»
байзадтæн цæргæ.
Мæ фурт нæ фæббæзтæй
Хорцескæ мæ ностæ
ку'адтадæ бæргæ.
1920 анзи ноябри 22 бон
Когда-то славно жили наши предки
На снежной высоте горы Уаза,
И солнце их лучами озаряло,
А ныне там, где было их становье,
Лишь каменная башня сохранилась,
Как памятник, стоит она под бездной.
Да у стены старушка тихо дремлет
В истлевшем платье, плесенью покрытом.
Она дрожит от холода и стонет,
И, волосы седые вырывая,
Латает ими ветхую одежду.
Ее слеза в морщинах пропадает,
Она сынов и внуков вспоминает:
«Чей ныне день рожденья или смерти?» —
Так может бормотать она часами,
Перечисляя ряд имен любимых,
Уаза она всех чаще вспоминает:
«Мой сын любил снега и холод горный.
Но холод жизнь уносит, и погибли
Здесь все, кто жил. И я лишь одиноко
Стою у края ледяной могилы
И стоны тщетно в небо посылаю.
Твердили раньше: есть у Солнца дочка —
Хорцеска — светлоликая девица.
Мой сын, чтобы согреть людей, посватать
Решил ее и превратился в Марса.
Но Солнце почему-то отвернулось,
И не был сын лучом его обласкан.
Одна теперь сижу я в ожиданье, —
Когда же Марс возьмет Хорцеску в жены,
Чтоб свет и радость к людям возвратились?
Капризные случаются невесты,
Но сын мой тоже не уронит чести».